Дмитрий Бадов

 

 

ОНА ВЕРНУЛАСЬ

 

 

 

В его подъезде я, как всегда, измазался побелкой —  ремонт здесь никогда не заканчивался. И сам Игорь был в  своем репертуаре: изящен и неловок, смущен и развязан одновременно. Судите сами: протягивая мне руку, он сбил локтем стоящий на полке телефон, умудрился перехватить его у самого пола и поставил на место задом наперед. Пока я разувался, Игорь ловко отряхнул мое пальто от снега, но так, что шапка слетела с моей головы и отправилась вслед за телефоном. Я нагнулся за ней, Игорь нагнулся тоже, мы естественно, столкнулись лбами...

Одним словом, это был Игорь, и к этому можно добавить только одно: таким он был, когда я видел его в последний раз.

— Вот хорошо, что зашел! Здравствуй, —  он был действительно рад мне. —  Курить пойдем?

То есть: "Пойдем в подъезд, я там запалю свою вонючку, а ты будешь покорно нюхать", —  вот что он имел в виду.

— Да нет, спасибо.

— Ну, чаю тогда...

— Ладно... Только не пропадай надолго! Я на минуту заскочил! —  крикнул я в удаляющуюся спину.

— Проходи в комнату, все кнопки к твоим услугам, —  ответил Игорь из кухни. Зашипел чайник, и потянуло табаком.

В комнате я включил магнитофон и уже хотел плюхнуться в кресло, когда мое внимание привлек лист бумаги, валяющийся на столе как-то... слишком уж отдельно. Вернее, все остальное —  всякие там книги и журнальчики —  те валялись, а листок этот именно  лежал. Отдельно.

И вы бы это сделали, и Игорь бы сделал, и все бы это сделали. И уж, конечно, я это сделал.

— Вот еще дерьмо, —  буркнул я, швыряя прочитанную записку обратно. —  Фокусы...

Только я успел это сделать, скрипнула дверь.

— Чем занимаешься? —  Игорь сунул ногой назад, и дверь с грохотом захлопнулась. На столе возник поднос с двумя дымящимися стаканами и несколькими тарелочками. Содержимое тарелок к чаепитию подходило мало, и принесено было явно из эстетических соображений, —  чтобы поднос пустым не казался. Картошка вареная, хлеб, еще что-то... Закусон, в общем.

А быть может, Игорь и надеялся, но я с собой ничего не принес.

— Да вот, хотел попросить у тебя книжку почитать, —  я взял со стола первую попавшуюся и показал ему...

— Вот как...—  сощурился Игорь, разглядывая обложку. —  С каких это пор ты начал интересоваться философией?

— Ну... Так мы же все-таки давно не виделись, —  будем считать, что я нашелся, что ответить. —  А ты как поживаешь?

— Чай бери, —  он протянул мне стакан. Я покорно отхлебнул. Чай был, как и раньше: крепкий и чуть— чуть переслащенный.

— В общем —  да, ты прав, —  он как будто не слышал моего вопроса. —  Но ты ведь, когда...

Тут он, по своему обыкновению, оборвал фразу и, отвернувшись, сощурился на лампу.

Была у него такая привычка, по моему мнению —  дурацкая: не смотреть во время разговора в сторону собеседника, и обрывать фразу, когда мысль, пришедшая ему в голову, грозила утяжелить беседу или была слишком неоформленной. В том случае, если отвести взгляд было неудобно, Игорь смотрел собеседнику в грудь, собирая при этом с его одежды крошки, ниточки, волос и прочую ерунду. И уж совсем была беда, если у собеседника оказывался плохо повязанный галстук или расстегнутая пуговица. Игоря это совершенно выводило из равновесия, он терял нить своих мыслей и не успокаивался, пока своими руками не исправлял недостаток. Часто это вызывало недоразумения.

Но это был Игорь, и я любил его.

Время шло. Я пил остывающий чай, Игорь щурился на лампу и черт знает, что происходило в его кошачьей голове. Наконец, поняв, что я так и буду хлюпать и молчать, он соизволил:

— Слушай... А почему ты ничего не спросишь о записке? Ты ведь прочел?

— За кого ты меня принимаешь?! Конечно, прочитал! "Погибаю от одиночества...", трали-вали... Баран ты.

Игорь довольно улыбнулся, и это завело меня. Я взорвался.

— Ну, чего ты лыбишься?! Титул получил, или потерянное имя вспомнил? "Одиночество..."! Что за одиночество такое, откуда?! Месяц всего не виделись!

— Два.

— Путь два —  зато созванивались постоянно... Да и вообще: пошел ты! Я отказываюсь  принимать это всерьез.

— Ты прав, всерьез этого принимать не надо. Да и пьян я был, когда писал... Но твои доводы... "Месяц..." С тобой два, с Машкой уже полгода, Костя —  так вообще... ну ладно, с Костей тогда в троллейбусе... Олег... Где все? Когда ты их видел? Когда мы в последний раз собирались все вместе?

— Ну, когда... Давно, —  я немного растерялся, чтобы доставить ему удовольствие.

— Вот! Видишь? А вспомни —  ведь когда-то мы жить друг без друга не могли. Жить не могли, елки-палки! А теперь? Телефон, телефон... Вздор.

— О! О! Поехал! Драма какая! Конечно, как же без нее... Тебе что —  все разжевывать? Ну, Костя женился, Машка белкой крутится, Олег...

— Это я и без тебя знаю, как ты мог догадаться.

— Так в чем же дело? Какого черта ты мне нервы треплешь? Я здесь! Давай болтать, черт возьми... О бабах, лошадях, бильярде... Ведь ничего, по сути не изменилось. Просто мы... ну повзрослели, что ли.

— Нет, Витя. Все изменилось. Мы уже давно не друзья. Только вид делаем.

— Ну знаешь... Я тебе сейчас в морду заеду!

— Только рад буду.

Помолчали.

— Ладно, Игорек, ты прав, —  сдался я. —  Кое-что действительно изменилось. Все как-то... Да. Но... Что поделаешь? Мы уже не те сопляки, копошащиеся на свалке, и лучше смириться с этим. Ничего не изменить.

— Ты в этом уверен? Я —  нет.

— Ну, вещай, —  вздохнул я после паузы. —  Я тебя слушаю.

Мне давно пора было домой —  честно говоря, я зашел к Игорю только затем, чтобы согреться. Нарвался, что называется.

— Не могу сказать что думал долго... —  начал он. —  Эта догадка пришла ко мне как-то сразу —  наскоком, среди ночи. Нет, наверное, я все-таки долго думал. Перед этим... Потом забыл. А позавчера проснулся уже с готовым решением и записал его в темноте... Вот...

Он протянул мне листок с неровными каракулями.

"Горе. Горе сплотит нас, и мы снова будет дружить."

— Ну и что? —  спросил я, возвращая уму листок, хотя сам все уже понял. —  Что это значит?

— ...Спросил он, возвращая ему листок, хотя сам все понял, —  была у него и такая манера —  вставлять в разговоре реплики "от автора". —  То и значит, что я напился. Ну, и сдуру...

— Дурак ты. Все еще детство в заднице играет... Это, в конце концов, неприлично —  до сих пор быть таким придурком. И фраза-то какая глупая... пошлая...

— Да ладно тебе... Я же объяснил, —  Игорь, кажется, немного смутился. Но я был доволен —  мне удалось привести его в чувство. Во всяком случае, так мне тогда показалось.

— Объяснил... —  вздохнул я и поднялся. Игорь поднялся навстречу. С минуту мы смотрели друг на друга, потом я схватил его за плечи и легонько встряхнул.

— Ну, чего ты? Кончай ныть. Слушай... Мне сейчас некогда... Давай как-нибудь...

— Выпьем, что ли? —  он вскинул на меня напряженные глаза: недовольные, но и жаждущие.

— Обойдешься. Нет, просто посидим. Вызвоним еще кого-нибудь... Машку твою.

— Она не моя

— Я пошутил. Ну, так как?

— Хорошо.

— Договорились, —  я выпустил его и шагнул к двери. —  Пошли —  выгонишь.

В прихожей Игорь помог мне надеть пальто и шутливо ткнул меня в бок.

— Ты прости, что я тебя напряг. Напряг, я же вижу... Но... Я так соскучился по вам всем, черти! Ведь как хорошо нам когда-то было... А сейчас... Ты не обращай внимание —  у меня и раньше так бывало, ты знаешь... Ведь у каждого своя мера одиночества и свое понятие о том пределе, которого оно может достигать...

— Будет все хорошо. Все рассосется, вот увидишь, —  нашел я оригинальные и нужные слова.

— Вряд ли... —  Непонятно было, что именно "вряд ли": что рассосется, или что он это увидит.

— А ну тебя, —  отмахнулся я и вышел вон. Пока я дожидался лифта, Игорь стоял в дверном проеме и курил.

Таким он и остался в моей памяти: слабый контровой свет, и его тонкая фигура, окутанная дымом. И тень. Тень, падающая на него от двери. Я уже входил в кабину, когда услышал его слова:

— Да, Витя... Тут есть еще кое-что. Она вернулась.

— Какая еще "она"? —  не понял я.

— Трудно объяснить... У каждого человека есть Она. Виденная однажды. И у тебя есть, наверное... Моя вернулась вчера ночью, и...

Двери лифта захлопнулись. Я нажал кнопку и ждал несколько секунд, прежде чем они распахнулись снова. Но, когда это случилось, Игоря  на площадке уже не было.

Добираясь домой, я все валял в голове его странные слова. Какая "она"? Куда вернулась? Но так ничего не придумав, я выкинул эту ерунду из головы.

А ночью эта ерунда выкинула меня из кровати. Дрожащей рукой я нащупал выключатель и сел.

Она. Она есть у каждого. Не смерть, не любовь, не боль и прочая философско-мистическая помойка. Ничего сложного и заумного —  просто она, она, виденная однажды и позабытая. Но которая заставляет нас вглядываться в лица встречных, заставляет жить одному или влюбляться в женщин, которые похожи на нее так же, как растворимый кофе похож на настоящий, или как настоящий "Житан" похож на тот, который продается у нас и заставляет парижских таксистов воротить нос и спрашивать: "Вы что —  из России?"

Или заставляет пить.

Или...

"Когда-нибудь я напишу о ней", —  подумал я, хотя никогда за стол не садился, и даже в юности стишатами не баловался. Потом я уснул.

Утром меня разбудил звонок. Поначалу из трубки раздавались только рыдания. Я ждал и знал уже, что за этим последует.

У каждого в жизни бывает один такой звонок.

— Игорь... застрелился! —  наконец выдавила Машка.

— Еду, —  коротко бросил я и упал на подушку. Потом быстро оделся, выскочил на улицу и прыгнул в такси. Проверил карманы —  денег в них не оказалось. Плевать.

Я ехал и знал, что тоже самое делает сейчас и Олег, давно плюнувший на всех нас, и Костя, может быть сегодня впервые пославший свою куклу, и Машка —  модница наша —  мчится в слезах и без косметики...

Горе. Горе сплотило нас, и мы снова будем дружить.

А если что-нибудь случится... Я знаю, что делать.

 

07.06.99  Москва